Неточные совпадения
А между тем при всяком взгляде на слепого мальчика сердце матери
сжималось от
острой боли.
Мать, зорко следя за ним, видела, что смуглое лицо сына становится
острее, глаза смотрят все более серьезно и губы его
сжались странно строго.
Сладкие,
острые, белые зубы; улыбка. Она в раскрытой чашечке кресла — как пчела: в ней
жало и мед.
Еще одна минута — из этих десяти или пятнадцати, на ярко-белой подушке — закинутая назад с полузакрытыми глазами голова;
острая, сладкая полоска зубов. И это все время неотвязно, нелепо, мучительно напоминает мне о чем-то, о чем нельзя, о чем сейчас — не надо. И я все нежнее, все жесточе
сжимаю ее — все ярче синие пятна от моих пальцев…
Ромашов подошел. Она со злыми зрачками глаз, ставшими вдруг необыкновенно маленькими и
острыми, крепко
сжала его руку.
И рек ей тот змей:"Не страшись мя, старица убогая, приполз я к тебе не своим хотением, а невольным повелением, притупилося у меня
жало лютое,
острое!"–
Сидела она около меня всегда в одной позе: согнувшись, сунув кисти рук между колен,
сжимая их
острыми костями ног. Грудей у нее не было, и даже сквозь толстую холстину рубахи проступали ребра, точно обручи на рассохшейся бочке. Сидит долго молча и вдруг прошепчет...
Мучительная тревога за неё
сжимала сердце, юноша ощущал горячую сухость в горле, ему казалось, что из земли в спину и в затылок ему врастают
острые шипы, рвут тело.
Но сегодня, после всего, что они видели на улице, после этого праздничного ликования, которое они чувствовали повсюду, их маленькие детские сердца
сжались от
острого, недетского страдания.
Узелки, которыми поводок привязан к лесе и крючку, должны быть невелики, без махров; поводок должен идти от внутренней стороны крючка; крючок — хорошо загнутый, всегда
острый: как скоро
жало притупляется, сейчас переменить крючок...
Авилов обернулся. Тяжелая,
острая скорбь внезапно охватила его, точно кто-то
сжал грубой рукой его сердце. И почему-то в то же время он показался себе таким маленьким-маленьким, таким подленьким трусишкой. И, чувствуя на своей спине взгляд Харитины, он весь съежился и приподнял вверх плечи, точно ожидая удара.
Худая ручонка его
сжималась в кулак и била по руке матери, по земле, по чем попало, чувствуя боль
острых камешков и песчинок, но как будто стараясь еще усилить ее.
Привел его в себя веселый и шумный разговор вокруг Райко Вукича. Его опять дразнили, а он, сверх обыкновения, молчал, и только
острые, как
жало осы, глазки перебегали с одного на другого и двигался щетинистый раздвоенный подбородок.
Стали якимовские супротивников на бой вызывать. Засучив рукава и
сжав кулачонки, мальчики лет по тринадцати шагнут вперед, остановятся, еще шагнут, еще остановятся и
острыми тоненькими голосками нараспев клич выкликивают...
По телу Горданова опять пробежал холод, и что-то
острое, вроде комариного
жала, болезненно шевельнулось в незначительной ранке на кисти левой руки.
— Счастливец! Да, вы — счастливец, — вырвалось непроизвольно и тихо из груди Милицы. И вдруг неожиданная,
острая и яркая мысль
жалом впилась в её мозг: «что, если»…
И опять болезненно
сжалось сердце
острой тоской, тоской по родине. И тяжелый вздох вырвался из груди Милицы.
Она была очень хорошенькая. Представьте себе длинное гибкое тельце, покрытое золотистой шерстью, посреди которой вдоль спины шла в виде ленты узкая длинная полоса. Умные зеленые глазки с поминутно расширяющимися зрачками и круглая мордочка, из которой временами высовывался
острый, как
жало, розовый язычок. Самое имя её, Милка, как нельзя более подходило к хорошенькому зверьку.
Вдруг зашумело что-то вверху; поднял голову Яков Потапович и видит — коршун громадный из поднебесья круги задает и прямо на княжну Евпраксию спускается. Выступил вперед Яков Потапович, заслонил собою дорогую спутницу и ждет врага, прямо на него глядючи. Как камень падает коршун сверху к нему на грудь, клювом ударяет в самое сердце, да не успел глубоко
острого клюва запустить, как схватил его добрый молодец за самую шею и
сжал, что есть силы, правой рукой.
Но тотчас же он вспомнил, как неожиданная молния осветила полураздетую Исанку. И откровенная, сосущая, до тоски жадная страсть прибойною волною всплеснулась в душе и смыла все самоупреки: сладко заныла душа и вся
сжалась в одно узкое,
острое, державное желание — владеть этим девичьим телом. Только бы это, а остальное все пустяки. И уже далеко от души, как легкие щепки на темных волнах, бессильно трепались самоупреки, стыд, опасения за последствия.
Острые ногти царапали лицо Павла и вдавливались в глаза; одну секунду он видел над собой разъяренное лицо с дикими глазами, и оно было красно, как кровь; и со всею силою он
сжимал чье-то горло.